Наш дом находится в долине, и все, что видно из кухонного окна, – это поля, пасущиеся овцы, холм Хексалл-Хилл да случайный планер вдали. А еще несколько коров – хотя папа теперь меньше занимается коровами, чем прежде. От них мало дохода, говорит он. Есть игры получше. Правда, пока что не похоже, чтобы он нашел что-нибудь получше.

Папа поднимает стакан и одаряет меня своей неотразимой лучистой улыбкой. Никто не может устоять перед папиной улыбкой – включая меня. Всю свою жизнь я видела, как он завоевывает людей своим обаянием и неиссякаемым оптимизмом. Как в тот раз, когда мне было десять лет, я забыла написать сочинение о своих каникулах. Папа просто заглянул в школу, улыбнулся учительнице, несколько раз выразил уверенность, что с этим не будет проблем… И конечно, их не было. Все, как по волшебству, стало хорошо.

Правда, определенную роль сыграло сочувствие: ведь я была девочкой без мамы…

Впрочем, не будем на этом останавливаться. Все-таки сейчас канун Рождества. Открываю дверь кухни и выхожу во двор. Пробираясь между курами, вдыхаю свежий воздух Сомерсета. Должна признать, что воздух здесь изумительный. Вообще-то, весь этот край изумительный. Папа считает, что я совсем отвергла Сомерсет, но это не так. Я просто сделала свой выбор и решила, как мне распорядиться своей жизнью…

Я прикрываю глаза. Прекрати. Сколько воображаемых разговоров на эту тему я вела с папой? А теперь я продолжаю их вести, хотя он стоит всего в трех ярдах от меня?

Я отхлебываю пунш и пытаюсь сосредоточиться на отдаленном пейзаже. Потому что вблизи дом менее живописен. За долгие годы папа перепробовал много проектов обогащения, однако ни один из них не сработал. И теперь во дворе фермы повсюду валяются остатки этих проектов, которые он так и не удосужился убрать. Вот пресс для сидра, который почти не использовали, – он стоит в амбаре. А вот массажный стол из тех времен, когда мы собирались устроить спа. (Папа не смог найти дешевого массажиста.) Есть тут и спинка от кровати бирюзового цвета из восьмидесятых вместе с ночными столиками в тон. Он купил их у приятеля, намереваясь устроить B&B[13]. Столики, как были, в пластиковой упаковке, прислонены к забору и выглядят жутко.

А вот альпака Колин, с печальным видом слоняется в своем маленьком загоне. Господи, эти альпака были настоящим бедствием! Три года назад папа купил шесть голов, полагая, что они принесут нам целое состояние. Альпака должны были стать аттракционом, а мы собирались основать фабрику для переработки шерсти. Папе действительно удалось одной школе продать билеты, и детей привезли на экскурсию. Но альпака укусил ребенка, и у папы были большие неприятности из-за того, что он подвергал детей риску.

Но ужаснее всего была его «ЗИМНЯЯ СТРАНА ЧУДЕС В ЭНСТЕРЗ-ФАРМ! ПОСЕТИТЕ САНТА-КЛАУСА В ЕГО ПЕЩЕРЕ!» – со снегом из ваты, дешевыми подарками и четырнадцатилетним хмурым эльфом (то есть со мной). Это было двенадцать лет назад, но меня все еще пробирает дрожь при одном воспоминании. Это чертово зеленое трико!

– О, как чудесно, что ты дома, Кейти! – Бидди тоже вышла со стаканом в руке. Она обнимает меня и гладит по плечу. – Мы скучаем по тебе, дорогая!

Бидди уже много лет подруга папы. Или сожительница. Или гражданская жена. После того как умерла мама, мы с папой долгое время жили вдвоем, и все было хорошо. Я думала, что папа всегда будет один. Было несколько местных дам, в основном блондинки, которые приходили и уходили. Я их не различала.

Но потом появилась Бидди – как раз перед моим отъездом в университет. Она резко отличалась от прежних папиных дам. Она тихая, сдержанная, разумная. И по-своему хорошенькая: темные волосы с легкой проседью, темно-карие глаза. Однако в ней нет шика и показного блеска. У Бидди твердый характер. Раньше она была шеф-поваром в ресторане «Лисица и собаки», пока ее не начала утомлять работа допоздна. Теперь она варит варенье и продает его на ярмарках. Я видела, как она терпеливо стоит у своего ларька по шесть часов подряд – всегда приветливая, всегда готовая поболтать. Она никогда не берет с покупателя больше, но и меньше тоже – она честная. Верная и честная. И по какой-то причине – понятия не имею, по какой, – терпит моего папу.

Я шучу. Ну, может, не совсем. Папа из тех людей, которые сводят вас с ума необязательностью – а потом вдруг выполняют обещание, когда вы этого уже не ожидали. Когда мне было семнадцать, я снова и снова просила его научить меня водить машину. Он все откладывал… забывал… говорил, что я слишком маленькая… А потом, в один прекрасный день, когда я уже потеряла надежду, объявил: «Итак, Китти-Кэт, сегодня день вождения». Мы провели весь день в автомобиле, и папа был самым добрым, терпеливым учителем на свете.

Правда, я все равно провалила экзамен. Оказалось, что папа понятия не имел, как учить вождению. Экзаменатор прервал испытание на середине, объявив, что со мной «небезопасно». (Особенно его поразил папин совет: «Всегда повышай скорость перед светофором, когда должен загореться красный: может быть, тебе удастся проскочить»). Но мне навсегда запомнился тот день, когда папа меня учил ездить на автомобиле.

В папиной натуре есть мягкость и серьезность, но он не всегда их проявляет. Несмотря на лихость, неотразимую улыбку и готовность к флиртам, он мягкий, как масло. Вы бы только посмотрели на него во время окота овец! Он заботится об осиротевших ягнятах так, словно это его родные дети. Или, например, тот случай, когда у меня была сильная простуда. Папа так волновался, что по тридцать раз в час мерил мне температуру. (Наконец он попросил Рика Фэрроу, ветеринара, заглянуть к нам. Он говорил, что верит Рику больше, чем любому доктору. И все бы хорошо, если бы эту историю не узнали в школе. Я имею в виду, про ветеринара.)

Я помню маму. Немного. Это какие-то туманные мазки краской, как на незаконченной акварели. Помню руки, обнимавшие меня, и тихий голос. И ее туфли «на выход» (у нее была только одна пара) – черные лакированные, на небольшом каблуке. Я помню, как она водила по полям моего пони, посадив меня верхом, и говорила нам обоим что-то ласковое. А еще расчесывала перед телевизором мои волосы после ванны. Мне до сих пор грустно, что место мамы в моей жизни навсегда опустело… Но это бывает не часто. Это было бы несправедливо по отношению к папе. Когда я стала взрослее, то поняла, как трудно ему было все эти годы растить меня одному. Но он никогда не давал мне это почувствовать, ни разу. Все было веселым приключением для нас двоих.

Я помню, как через год после смерти мамы (мне было тогда шесть) папа сидел за кухонным столом с нахмуренным челом, просматривая каталог «Литлвудс»: он пытался выбрать для меня одежду. Он может заставить вас расплакаться своей добротой. А потом вдруг довести до слез, потому что без предупреждения продал ваш любимый спальный гарнитур какому-то парню из Брутона, который дал действительно хорошую цену. (Мне было тогда пятнадцать, и я до сих пор не понимаю, откуда парень из Брутона узнал о мебели из моей спальни?)

Вот такой у меня папа. Иногда у вас создается обманчивое впечатление, но в ту самую минуту, как вы это поняли, он становится именно таким, каким кажется. И я думаю, Бидди это понимает. Вот почему они пара. Я наблюдала за всеми другими папиными женщинами. И даже когда я была еще ребенком, мне было ясно, что они не совсем понимают папу. Они видели только проказливого, обаятельного, харизматичного Мика с его вечными попытками разбогатеть. Мика, который ставил всем пиво в пабе и рассказывал смешные истории. Это им нравилось, и поэтому он старался быть именно таким. Но что касается Бидди, то ей не нужна харизма – ей нужны прочные отношения. Ей ни к чему флирт. Иногда я смотрю, как они тихо беседуют, и вижу, как папа все больше полагается на Бидди.